Буран

«В безглазой, полной холода степи,
Где нет дорог, там к смерти все пути».
А. Степанов

 

Приглушенный лай собак она слышала уже давно, еще утром, когда сквозь пелену пурги справа от себя она на миг увидела очертания небесного светила.

О, каким оно, это светило, бывает жарким в знойные летние дни, когда ты в поле сгибаешься над длинными грядками моркови, вручную пропалывая и прореживая нежную зелень с чуть заметными корешками. А каким нежным оно бывает, когда, искупавшись, ты выйдешь из студеной речки и приляжешь на чистый песочек или нежную травку. А еще оно бывает неприветливо холодным, вот таким, как теперь в этой зимней бескрайней казахской степи.

Бывало и дома, на Волге, ей приходилось бежать пешком по морозу за семь километров в кантонный центр в школу, а потом, под вечер — обратно. Хорошо, если ветер в спину, тогда бежишь, подгоняемый им, и дорога не кажется такой долгой, а мороз — таким жестким. Но если он несет навстречу ледяные иголки, впивающиеся в нос и щеки, до боли хлещущие по глазам, выбивая слезы, — тогда дорога становится бесконечной, приходится периодически отворачиваться, брести спиной вперед и падать, зацепившись каблуком за снежный бархан.

…Сначала, оказавшись с остальными попутчиками брошенной среди степи, она со всеми вместе пыталась что-то предпринять, найти укрытие, утеплиться. Но поблизости не оказалось никаких материалов для строительства, ни оврагов, ни нор. Выбившись из сил, люди стали находить небольшие углубления и набиваться в них по несколько человек, чтобы согреться хоть чуть-чуть друг от друга.

Катя сначала тоже пристроилась к одной из групп, но почувствовала, что замерзает, встала, попыталась кое-кого убедить, что ложиться нельзя, это — верная смерть. Надо идти — может найдется место получше, какое-нибудь строение, овраг, деревья, где можно будет укрыться от холода и ветра, что-то построить. Но ее, если и поддержали, то не могли последовать. Женщины все были обременены малыми детьми, к тому же не так уж тепло одетыми: их приходилось, как цыплят брать в охапку, прижимать к материнскому телу и приседать где-нибудь, в ямке, подставив ветру свою спину. Старики тоже понимали, что стоять, сидеть или лежать на мерзлой земле, прожигаемой студеным ветром — глупо, но у стариков силы давно кончились. Был один молодой и сильный мужчина, но он был безногим инвалидом, еще не научившимся ходить с костылем, на который опирался. Нога его осталась на фронте, с которого он был комиссован на второй месяц войны.

Старики и женщины Кате сказали: «Иди. Вдруг наткнешься на людей. И сама спасешься, и, даст Бог, нам пришлешь помощь…»

И вот она идет, а собаки уже сутки лают где-то, то спереди, то сзади, то слева, то справа. Или она закружилась, или ей мерещится. Иногда вдруг слышится волчий вой.

Их, выселенных из АССР Немцев Поволжья, долго мариновали на степной станции в каком-то сарае. Другие команды быстро куда-то отправляли, а их все морозили в этом сарае, кормили кое-как…

Да, еда. У нее давно ничего во рту не было, кроме снега, кружащего немыслимыми завихрениями. Она нащупала в кармане последний сухарик величиной с пятикопеечную монету. Съесть, или оставить пока?

…Когда их, наконец, вызвали и приказали сесть на громадные сани, прицепленные к трактору, многие облегченно вздохнули — хоть какая-то определенность, привезут, устроят, дадут работу, — начнется жизнь…

Катя остановилась, — кружилась голова, подкашивались ноги, пальцы рук и ног не ощущались вообще, все тело было как ледышка. Хотелось лечь и уснуть. Сколько суток она не спала и даже не сидела!

— Не-ет! — в ужасе закричала она, остановив себя от рокового поступка: она чуть было не села. Надо шевелиться, идти, идти и идти, ведь лают же где-то рядом эти собаки. Лай этот и обнадеживает, и доводит до отчаяния.

…Везли их не очень долго, часа три. Остановились среди степи. Комендант, или — кто он там, вылез из кабины трактора, размялся, посмотрел по сторонам, зябко поежился, удовлетворенно чему-то хмыкнул и повернулся к саням. На него были устремлены несколько десятков пар женских и детских глаз, настороженных взглядов.

— Стано-вись! — по привычке зычно скомандовал он.

Пока люди сползали с саней, становились спиной к ним, лицом к нему, он продолжал разминаться, прохаживаясь в новых, не растоптанных валенках, прихлопывая руками в меховых рукавицах. Руки зябли, да и вообще, неуютно в пустынной степи зимой, хоть и одет ты в теплый полушубок и почти нет ветра, но мороз пробирает до заслуженных костей. И зачем ему эта морока, с этими людишками, лопочущими что-то на своем противном языке. Сидеть бы сейчас в теплой канцелярии. За что ему такое наказание — который месяц возиться с какой-то немчурой. Одно утешение — на фронте, пожалуй, похуже бывает.

— Раз, два, три… — стал он пересчитывать груз, доставленный к месту назначения. А может, и не сюда нужно было привезти их, — с сомнением поглядывал он по сторонам. Но прочь сомненья: по времени в пути — все точно! Досчитав до конца, посмотрев в бумагу и поняв, что сбился все же со счета, он осмотрел нестройный ряд и махнул рукой — пересчитывать, мол, не буду, обратно еще тащиться, сколько времени, дай бог к ночи поспеть, дни-то все короче.

— Слушай меня, — крикнул он по привычке, хотя и так стояла гробовая тишина, даже грудные дети помалкивали. — Здесь будете обустраиваться, нароете землянок, будете жить и работать. Еда на первое время есть у каждого, а там подвезут. Не вздумайте бежать. За побег — знаете, что будет. Все! Расходись!

— А лопаты, доски — где? — решительно произнес одноногий, одетый в солдатское обмундирование.

— Доски? — вздрогнул он, подумав что-то свое, — да, лопаты, — все еще растерянно повторил комендант.

Но замешательство его было непроизвольным и мгновенным. Он действительно забыл приказать загрузить самое необходимое для строительства землянок сразу же как вышел из теплого помещения комендатуры. Но не показывать же этим свой промах.

— Будут вам лопаты, все будет, сейчас привезут, — прокричал он, вскакивая в трактор, — трогай! — приказал он трактористу.

Люди смотрели вслед уезжающему трактору, а по степи все усиливалась, и усиливалась поземка…

Постояв немного. Катя медленно двинулась дальше, внимательно прислушиваясь, откуда донесется лай. И вот он послышался, теперь — справа, она повернулась и осторожно, шаг за шагом пошла в том направлении, стараясь делать обеими ногами одинаковой длины шаги. Лай повторился, — Катя уверилась в правильности курса. Медленно преодолевала она пространство, ничего не видя перед собой. Иногда ветер вдруг стихал, и ей казалось: что-то чернеет вдалеке, она успевала подправить направление движения, и снег, движущейся стеной, снова преграждал обзор.

…В тот день никто не приехал. К вечеру разыгрался настоящий буран, — в трех шагах ничего не увидишь. Все сбились в кучу, — обогревались друг об друга, укрывшись всем имеющимся: одеялами, пологом, плащом… Благо, южный ветер вместе со снегом и песком принес оттепель, но сам пронизывал так, что уж лучше бы морозец, только без ветра.

На второй день тоже никто не приехал. Если кто-то и делал такую попытку, навряд ли добился успеха: следы все замело, ориентиров в степи никаких.

Некоторые люди, сбившиеся в кучи, группы, уже не двигались — «согрелись» навечно, много ли надо голодной матери, одетой в тонкую пальтушку, и ее детишкам, чтобы степной кинжальный ветер сковал мышцы в комочки льда и остановил сердечки…

Перед Катей вдруг выросла глинобитная стена, вдоль которой пролетали снежинки и прокатывались клубки перекати-поля. Ветер внезапно стих, будто ждал, когда эта настырная девчонка выберется из снежной кутерьмы, дойдет до цели. Но ноги вдруг подкосились, и Катя с ужасом поняла, что ей никак не преодолеть это последнее препятствие.

…Там, среди оставшихся в степи, у Кати родных не было. Она здесь оказалась одна. Отец был на фронте, может быть, погиб давно, ведь у самой границы служил: маму с братишкой она потеряла еще осенью на станции «Туркестан», где было столпотворение из ссыльных. Здесь выдавали пайки, сортировали команды… Здесь она и отстала от своих, стоя в какой-то очереди, а их в это время усадили в очередной эшелон и увезли куда-то на северо-восток, толи в Казахстан, толи в Сибирь…

Прошло долгих пятнадцать лет. Многое изменилось в мире. Катина жизнь текла руслом, о котором никто из ее довоенных близких не мог бы себе и предположить. Будучи поволжской немкой, изучавшей русский язык только в школе и с трудом владевшая им, она теперь стала неотличимой от окружающих казашкой. Всему, что она теперь знала и умела, Катю обучили приютившие ее бездетные старики-казахи, охранявшие степные кошары с овцами. Они всю свою долгую жизнь прожили на отшибе, отчужденно, не вникая в суть происходящих в мире событий. В молодости работали на бая возле этих же кошар, потом на смену баю пришел председатель. Для них почти все осталось по старому, только посытнее стало. Новая власть была им по душе.

О том, что где-то идет большая война, старики без интереса узнали из чужих разговоров об отправке парней на фронт. И вот, в начале первой военной зимы Аллах послал им девчонку, не умевшую говорить. Она, правда, что-то пыталась объяснить, когда оттаяла, после того, как обеспокоенный сильным лаем собак, бабай пошел обходить кошары, вооружившись старым ружьем и взяв самого свирепого пса на поводок. Пес-то и обнаружил полузасыпанную снегом девчонку.

Старики долгую зиму учили ее всему заново. Она оказалась покладистой и восприимчивой ученицей. К весне она ужа складно лопотала по-казахски, умела делать многое по хозяйству так, как умела и учила апай.

Летом кызымочку увидели люди, но на расспросы никто ничего не добился. Сама она непонимающе разводила руками, а старики только и могли сказать:

— Аллах послал.

Теперь, через пятнадцать лет, она стала статной женщиной, на которой ладно сидели любые национальные наряды. Муж, Камалдин , души в ней не чаял, детишки любили и боготворили.

Старики, выдав Катию замуж, оставили ей и ее мужу в наследство все свое хозяйство. Дождавшись первого внука, бабай ушел из жизни, апай поводилась еще и со вторым.

В это время начали пахать вокруг степь. «Целина». Это слово было у всех на языке. В разгар пахоты вдруг прошел слух, что в степи обнаружили много человеческих костей, все больше детских. Но говорилось об этом шепотом. Катия, как и все, слушала, качала головой, цокала языком. Приезжали люди в форме и в штатском, задавали вопросы. Но никто ничего не знал. Там выкопали яму, свалили в нее все, что нашли, зарыли и стали пахать дальше.

Прошло еще сорок лет. У Катии большая дружная семья, семеро детей, тридцать три внука, есть и правнуки. Апай Катия, так ее называли, лежа в своем закутке и чувствуя, что отведенные ей Аллахом дни сочтены, рассказала все о днях своей юности и обо всем, пережитом ею. С удивлением, интересом и даже ужасом слушали ее те, кому она дала жизнь, кто унаследовал ее стать, хозяйственность и жизненную мудрость…

 

‘, 1, 10, ‘2011-12-10 16:21:52’, 42, », ‘0000-00-00 00:00:00